Я открыла шкатулку и подвинула ее к Лайзо. Конечно, серебряные часы в ней не отличались изяществом, но это была… реликвия. И я надеялась, что Лайзо все поймет и оценит правильно.

Он понял.

— Видно, придется мне нынче от вашего маркиза по углам прятаться, — усмехнулся Лайзо. Но глаза у него были серьезными — зеленые, как малахит, как тинистый пруд, как бутылочное стеклышко на просвет в пасмурную погоду; никакой лукавости, как в зелени альбийских холмов, под которыми живет колдовской народ ши, или коварства зеленой полынной настойки. — Но пусть-ка он у меня эти часы забрать попробует — вместе с шеей рубить придется, верно.

У меня вырвался смешок.

— Часы, мистер Маноле, не носят на шее.

Лайзо напоказ поскреб в затылке, изображая деревенскую непосредственность.

— А это была, как ее… Метафора!

Тут мы рассмеялись уже вдвоем. Потом Лайзо еще раз поблагодарил меня, уже без шуток, и спрятал часы во внутренний карман. А я обратила внимание на вышивку по краю рукавов — в стиле гипси, выполненную контрастными нитками. Она изображала стилизованные волчьи силуэты, и внезапно мне вспомнилось кое-что из скитаний по подземельям.

— Мистер Маноле, — после недолгих колебаний окликнула я гипси. — Вы ведь разбираетесь в сказках, верно?

— Ну, что-то вроде того, — подтвердил он и сощурился: — А вы чего знать хотите, леди?

— М-м… Простое любопытство, не подумайте чего… Но что может означать изображение человека, держащего руки на загривках у двух рычащих волков? О, еще вспомнила — над волками черный и белый кружки, а над человеком — месяц.

Лайзо, напряженно слушавший мой вопрос, с облегчением вздохнул и разулыбался:

— Ну, это просто, леди. Волк под черной луной — дурные желания. Волк под белой — хорошие. А человек, как ни крути, любым своим желаниям хозяин — за шкирки их держит. И чем сильней воля, тем прочней держит. Ну, а если вырвутся волки из человечьей хватки… Как есть сгрызут.

— Даже доброе желание? — удивилась я.

Лайзо отчего-то отвел взгляд.

— Иногда добрые желания дурными путями идут, леди. Поверьте…

— Хорошо, — кивнула я. — Благодарю за ответ… и ступайте.

Уже собираясь уходить, Лайзо обернулся на пороге — и неуверенно спросил:

— Леди, я вот еще узнать хотел… Вы тогда насчет шляпки всерьез просили? А то я ее нашел, почистил да дырку от пули заштопал. Так возьмете?

— Конечно, возьму, — ответила я совершенно серьезно. — И повешу на стену. Как трофей. А рядом можно повесить в рамке нож мистера Зелински — тоже памятный предмет. У деда была своя коллекция — чем я хуже?

После этого разговора силы у меня иссякли.

Я проспала весь вечер, ночь и утро, проснувшись уже далеко за полдень, но уже полностью здоровой — за исключением ноги. Впрочем, привыкнуть к костылю было делом недолгим. Сложнее оказалось вновь войти в колею повседневных забот — кофейня, письма, визиты знакомых… «Старое гнездо» вообще пришлось закрыть до конца недели — Мэдди ни с того ни с сего приболела, да и миссис Хат после всех переживаний чувствовала себя не лучшим образом. После статьи ла Рона о моем «героическом» поступке поток корреспонденции увеличился в несколько раз, и это тоже сказывалось и на настроении, и на самочувствии…

Так я рассуждала.

Впрочем, к вечеру второго дня сумела совладать с собой — и отважилась на разговор с Лиамом.

Услышав мое предложение, мальчик сперва растерялся, затем — обрадовался… а потом вдруг нахмурился. И я почувствовала, что сейчас мне придется ответить на некий сложный вопрос, возможно, один из самых сложных в моей жизни вообще.

— Леди Гинни, — прочувствованно обратился ко мне Лиам. Я уже не спрашивала, откуда он подцепил это обращение, потому что в его устах оно звучало на удивление уместно — одновременно и торжественно, и очень… лично. — Леди Гинни, а я ведь смогу, ну, к друзьям ходить? Ну, из приюта?

— Да, — ответила я, уже догадываясь, куда он клонит. — Конечно, ты сможешь ходить куда пожелаешь.

— Ага… — нахмурился он еще сильнее и потупил взгляд. — Леди Гинни, а если Нора, или Берта, или Джим… ну, кто-нибудь спросит меня, почему вы меня выбрали? Ведь все хотят семью. Я б за такую сестренку, как вы, с кем угодно подрался б, хоть с тем Душителем. Но я ж обычный. Ну, от меня всегда неприятности. То сломаю что-нибудь, то синяков наставлю. Учусь плохо… — щеки у него покраснели. — И, это… воровал. Иногда. Раньше, — совсем тихо закончил он. — А Нора стихами говорит, а Берта шить умеет, а Джим послушный и в уме может считать большие числа и хочет работать этим, как его… адом-гадом.

— Адвокатом? — подсказала я, и Лиам, покрасневший уже аж до кончиков ушей, закивал:

— Ага, этим самым. И если они спросят, за что мне все это, если они, такие хорошие, в приюте остаются, что мне сказать?

Язык у меня онемел, словно я глотнула холодного-холодного кофе со льдом и приторным апельсиновым сиропом.

— Послушай меня, Лиам… Настоящие друзья не будут задавать такой вопрос. Может, они подумают так. Может, им станет горько… Но винить тебя за то, что тебе выпало счастье, настоящие друзья не станут. Для понимания причины моего поступка им достаточно будет знать, что ты спас меня от Душителя, а потом тащил на себе через половину подземелий к выходу. Ведь ты герой, Лиам, а герою полагается награда. Это первое, — мягко произнесла я и глубоко вздохнула. Самое трудное было позади. — Второе — быть частью семьи Эверсан не только почетно, но и тяжело. Тебе придется очень много учиться, а потом и работать. Если хочешь, завтра сопровождай меня целый день, и ты увидишь, что графини не веселятся все время. Для того, чтобы достичь чего-то, чтобы удержать достигнутое — нужно трудиться. И третье… Я не смогу усыновить и удочерить всех приютских детей. Да, я сделаю все, чтоб они жили в тепле и сытости, чтобы нашли себе потом хорошую работу… Словом, предоставлю шанс. Но взять всех к себе домой просто не сумею. С другой стороны, ты когда-нибудь вырастешь, Лиам О'Тул. Если ты будешь хорошо учиться и сумеешь войти в высший свет, то обзаведешься некоторым влиянием. И тогда ты сам сможешь помочь всем обитателям приюта. Чем выше ты стоишь — тем больше у тебя возможностей. И тем тяжелее ответственность. Ты понимаешь?

Лиам просиял.

— Ага. Я очень-очень постараюсь, леди Гинни! А когда вырасту, то сделаю наш дом… то есть приют, я хотел сказать… я сделаю его самым хорошим местом на свете! Чтоб никто не жалел и не плакал, что попал туда. Как думаете, леди Гинни, у меня выйдет?

Я вздохнула.

«Никто не жалел, что попал туда»…

Лиам все же был еще наивным ребенком.

Так я подумала, но все же улыбнулась и твердо сказала:

— Конечно, Лиам. У тебя все получится.

Время летело незаметно… в том числе, к сожалению, и для моей ноги. Опухоль спала только к концу недели, однако наступать все еще было слишком больно. Большую часть времени я проводила дома. Но оставалось одно дело, отложить которое или разрешить письмом не представлялось возможным.

Мой второй, неофициальный праздник в честь совершеннолетия.

Удивительно, но мне очень помог дядя Рэйвен. Через три дня после достопамятного разговора он вновь появился в особняке и прямо спросил, собираюсь ли я отменять праздник, а если нет — как можно меня поддержать. Не особенно рассчитывая на настоящую помощь, я вкратце изложила свои планы, благо меню было подготовлено загодя, и оставалось только подтвердить кое-какие заказы, не доставленные вовремя из-за моей болезни. Казалось бы, не так уж много забот — но попробуй успей все, когда за несколько дней вынужденного отсутствия и болезни образовался громадный вал рутинной работы!

Однако дядя Рэйвен взялся за дело с типичной для него хваткой, и накануне праздника в кофейне все было готово к приему гостей — вплоть до цветов на столах. Дядя умудрился даже найти где-то музыкантов, «достаточно верных» по его словам, чтобы не болтать потом о неофициальном вечере в кофейне.